На дороге в Вифлеем тебя ждут разные испытания. Основной смысл их вечен, как сам Господь Бог - Добро всегда побеждает Зло, каким бы сильным оно ни было. И главное! - Ты всегда должен искать свой путь и идти по нему, каким бы тяжелым он ни казался...
Рассказ, который я бы назвала Things Change - Все меняется. (Но это название уже занято.)
Говорю тебе, тупица, вампирский бизнес мертв и похоронен! И дело тут не в том, что Уитби остался в прошлом, хотя крах начался именно в Уитби, и не в том, что мы больше никому неинтересны - интереса к нам даже больше чем нужно. Просто спрос, как говорится, превысил предложение, и в результате мы пали жертвой рыночных отношений, которые диктуют нам приспосабливаться, совершенствоваться, соответствовать требованиям времени и выбирать правильный имидж, чтобы завлекать клиентуру. Взять хотя бы меня, Реджи Нокса, 75 лет занимавшегося этим ремеслом и выброшенного за борт законами рынка.
-Ничего личного, любимчик Реджи, - говорят мне, - просто ты больше не соответствуешь, не тот тип вампира.
Взять хотя бы мое лицо. Круглое, румяное лицо торговца рыбой из Гринсби, кем я и был когда-то. Мои короткие ноги или некрасивое провисшее брюхо. Раньше все это не имело бы никакого значения. Раньше все были счастливы слиться с толпой. Но сегодня без имиджа никуда. Викторианские улочки. Туман. Новое поколение. Придурки с видом живых мертвецов, воображающие себя вампирами. Обтянуты кожей, пятно черной помады вместо губ. Вечно тусуются на кладбищах, в надежде хотя бы мельком увидеть кого-нибудь из нас. Все это как-то нездорово. Как они находят клиентов? Кого можно поиметь, облачившись в черный плащ и клыки, да еще вопя на каждом углу о порочном экстазе и неописуемом страхе? Поверь, я не защищаюсь, просто лишь потому, что сам вампир, но ведь смешно смотреть.
.JPG)
В Блекпулле, очень легко быть вампиром. Полно людей, никто не задает вопросов, и будучи здесь на пенсии, я иногда спрашиваю себя, а был ли Уитби настолько престижен? Может мне следовало сразу начать здесь? Шумный, веселый Блекпулл со сверкающими магазинными галереями, рыбными лавками (до сих пор изредка наслаждаюсь кусочком жареной панированой трески). С пляжами, полными удовольствий и набитыми прелестными потными тепленькими телами, изнемогающими от зноя и духоты, счастья и гнева, зависти и голода почти также, как и я. Хотя ты знаешь, зов крови никогда не имел для меня большого значения. Мне никогда это особо не нравилось. Сказать по правде, это сродни проституции, когда ты толстый и лысый и давно уж не девственник, чтобы в толпе на тебя посмотрели дважды, но тебе необходимо привлечь внимание. Однако пусти меня в толпу, и я счастлив. Здесь пригубить, там потрогать. Ничего больше, это же не преступление. Всего лишь нежно снимаешь пенку, словно с хорошей кружки пива. Какая-то девушка вопит на американских горках, а ее бойфренд чешет затылок, витая в облаках, двое братков дерутся около паба, все это жизнь, жизнь, которая бьет ключом. И поэтому сейчас я здесь, на пирсе потягиваю свое легкое пиво и поджидаю миленькую теплую семейку, чтобы высосать из нее жизнь и энергию.
Наконец я приметил одну. Парочка ребятишек с круглыми личиками, пышущими здоровьем, один с чипсами, другой с мороженным, и их родители: мамаша с розовым шелушащимся загаром на плечах, и отец в короткой жилетке и бейсболке. "Конечно же у них в запасе найдется кое-что для меня, - говорю я себе, - у них всего через край." Это старый прием, и я без труда проверну его. Как только они приближаются ко мне на расстояние вытянутой руки, я поворачиваюсь, словно теряя равновесие, и роняю банку с пивом. Пена шипит и разбрызгивается на мамочкину юбку и отвороты папашиных брюк.
- Прости, любимая, прости, - и под видом того, что пытаюсь поднять свою банку, я наклоняюсь, чтобы приблизиться к детям и вдыхаю их запах, запах чипсов, жвачки и жизни.
- Ты, глупый педик, - говорит мамаша, отряхиваясь.
Я делаю вид, что придерживаю одного из ребятишек, как заботливый старый дядюшка, он пыхтит и извивается, я же, чуть подталкивая его локтем, подбираюсь поближе.
- Не упади через перила, парнишка, а то тебя сцапает акула.
В яблочко!
Вот сейчас я почувствую стремительный поток энергии от ребенка, сейчас его жизнь хлынет из него в меня и заструится по жилам! Но ничего... Вместо этого я чувствую странную внезапную усталость. Должно быть это пиво. Нетвердо я похлопываю мальчика по голове, ощущая солнечные кудряшки под своими пальцами. Сосредотачиваюсь. Это жизнь, которая мне нужна. Горячая жизнь, с настольными играми и жвачками, каштанами и сигаретными картами, с секретами, нашептанными лучшему другу в улочках и закоулках, с его первым велосипедом и первым поцелуем. Я в спешке пытаюсь взять себя в руки.
Черт.
Его мать наблюдает за мной боковым зрением. Я пытаюсь улыбнуться, но улыбка получается кривобокой, я почти падаю, словно пьяный и иссушенный, будто моя долгожданная подзарядка, обернувшись против меня, высасывает все мои соки. Мальчишка улыбается, и в какой-то момент я вижу его лицо, подсвеченное красным неоном огней от ближайшей галереи, пылающее лицо с огромными светящимися глазами.
Женщина наклоняется в мою сторону, и я чувствую ее запах: смесь аромата роз, и чего-то жареного, и чего-то еще, что она вколола в свои волосы. Горячо, горячее, очень горячо... Я ничего не могу поделать с собой, удушье сдавливает мое горло, я тянусь к ней истощенный и бездыханный. И замороженный внезапным холодом.
- Помогите мне, - шепчу я.
- Ты, глупый педик, - слышится в ответ без малейшей симпатии в голосе.
Приближается мужчина. Его ботинки медленно и легко передвигаются по пирсу. Ее руки мягкие и пахучие, маленькие бисеринки пота застряли в превосходных волосах на пухлых розовых плечиках.
Мир вокруг меня посерел в одно мгновение, когда она сказала густым, елейным голосом, словно в этот момент наслаждалась вкусным сладким тортом:
- Оставь его, папочка, это не вампир, - в ее вялом тоне слышались удовольствие и забава.
Холод стал отступать лишь, когда я увидел их удаляющиеся спины. Мир вокруг слегка просветлел, и обессиленный, я присел на настил. Мой рот словно пробили перфоратором, а эта четверка светилась ореолом удовольствия и света. Пухленькая девчонка с мороженным в руках скакала вокруг и поглядывала на меня. Я чувствовал такой же едкий запах от ее кожи, такое же обещание жизни. Я протянул руку и ощутил в пальцах покалывание от ее близости. Она источала жар, жизнь. Я нуждался в ней до изнеможения. И вдруг я отступил. Даже несмотря на свой голод, я испугался ее жизнестойкости, ее невинной алчности. В своей теперешней слабости, я чувствовал, что она одним взглядом способна заморозить мое бескровное тело, даже не подозревая об этом. Клиенты проходили мимо, сочные, яркие, розовощекие. Толпа разделялась, обходя меня, чтобы потом снова слиться в одну горячую реку. На узких улочках туманного Уитби я почти забыл, какой здоровой может быть жизнь. И еще что-то было у всех этих людей, какое-то родство, какое-то сходство. Что-то слишком яркое, слишком пылающее, чтобы быть настоящим. Я помню старых добрых отдыхающих в Уитби: худощавые молодые люди в черном с печальным напряженным выражением на лицах, серые и унылые. Эти люди не были унылыми. Я вдруг осознал, что все они словно покрыты глянцем. Все они, румяные, стройные, с открытыми лицами, переполнены иллюзорной жизнью. Всё, чему они принадлежали, и сверкающие галереи, и рыбные лавки, и американские горки, всё не отличить от настоящего, а то, куда они шли, повинуясь пресловутым законам рынка - фалишивка и самообман. Что ж , для кого-то так лучше: вечно живые, никогда не меняющиеся веселые отдыхающие в отпуске, который никогда не кончается.
.JPG)
.JPG)
.JPG)
